Креативы

[Если]

Грустная сказка про доброго гея и злого бандита.

И вдруг он покачнулся,
И покатился на них,
И мгновенно всех раздавил.
Но некоторые успели взвизгнуть.
Стивен Крейн

Мише Карлову - было восемнадцать. Пять дней назад он прилетел в Москву. Прилетел из Сургута. Прилетел, - чтобы увидеть, показаться и покорить. Как и те, кто - до него, с ним и после. А еще - Миша прибыл в столицу, чтобы спрятаться; спрятаться от родного ледяного города, от его мужиков, не желавших видеть в нем равного им человека. Сургут - город богатый, но пока слишком юный, чтобы примириться с извечным содомским грехом.
Мише казалось, что он хочет от жизни немногого. Он мечтал стать дизайнером веб-сайтов и безнаказанно спать с мужчинами. Поначалу - Миша рассчитывал обосноваться в Питере. Но златоглавая взяла свое. Неизвестно, что нашел бы Миша на промозглых берегах Невы. В Москве же - Миша нашел свою смерть...
Миша Карлов прилетел не на пустое место. И не с пустыми руками. За пять дней он успел снять комнату в Новогиреево, принять в наследство от земляка сносного любовника, который наградил его ласковым прозвищем Мишка-Бельамишка, и позажигать во всех гей-клубах столицы.
Субботним вечером 03.09 - Миша в сердцах выбежал из «Розового треугольника». Он поссорился с приятелем. Поссорился глупо, по-детски и одновременно по-мужски. Ревность северного человека неумолима, как вечная мерзлота, а обида - неисчерпаема, как сургутский газ. Выбросив из памяти разбитую интрижку, Миша дерзко зашагал прочь от «Розового треугольника». От него по Маросейке - минут пятнадцать до памятника героям Плевны. Там видный сибирский паренек без внимания не зачахнет. С его сургутскими деньгами и молодецким либидо - будущее мнилось теплым, как облегающая Мишу ночка.
Размышляя над тем, что побудило хозяев «Розового треугольника» прозвать так ночной приют гомосексуалистов, Миша Карлов поравнялся с суровой громадой здания налоговой полиции. На углу Маросейки и неизвестного ему переулка - он остановился. Закурил. Огонек зажигалки осветил входную клубную печать: на запястье правой руки розовел крохотный треугольник. В годы второй мировой войны - розовые треугольники нашивались на робы тех узников нацистских концлагерей, что пострадали за свое инаколюбие. Тогда этот знак - неминуемо вел к гибели. А спустя полстолетия - розовый треугольник превратился в ключ от одного из тайников возрожденного Содома.
От абстрактных мыслей о превратностях истории Мишу отвлек вопрос, будто из воздуха возникшего прохожего:
- Извините, юноша, не укажете ли тропинку к "Розовому треугольнику"?
Голос у незнакомца был низкий и не грубый.
Тембр его - томный и мускусный.
Лицо скрыто козырьком бейсболки.
Но все, что находилось ниже козырька, разборчивого Мишу вроде устраивало. Жизнь русского гея прямолинейна и непредсказуема. Глупо размениваться на мелодраматические условности.
- Сегодня в "Треугольнике" скучнее, чем на девичнике. - Миша не колебался. - Может, ко мне?
Незнакомца будто подменили. Он тонкогубо сплюнул на лакированные Мишины туфли и прохрипел:
- Ах, ты, гомосечка… - Человек в бейсболке левой рукой вцепился в тонкую, жилистую шею Миши. Правой рукой он полез за пазуху своего кожаного пиджака...
Миша умирать не хотел. Он смачно плюнул в бескомпромиссный взгляд нечаянного врага. Враг, как и предписано триллерами, на полвздоха ослабил хватку, - и Миша сумел выскользнуть. Инстинкт самосохранения погнал его вниз по переулку. Краем глаза беглец приметил фанерный забор стройплощадки. Пробежав метров пятнадцать, Миша свернул направо, где забор обрывался, - образуя проход к старинному двухэтажному дому. Не сбавляя темп, он нырнул в подвернувшийся коридор и вскоре оказался на широком, подсвеченном пятачке, который напоминал церковное подворье после набега язычников.
Не чуя за спиной погоню, Миша дал себе секунду на ознакомительный отдых. Строения вокруг него были ободраны до столетнего, бурого кирпича. Всюду навалены горы строительных материалов и мусора. Пахло свежей стружкой, краской и сырой штукатуркой; дощатые заборы, рабица, колченогие леса, пустоты оконных и дверных проемов…
Но пока Миша изучал укрывший его двор, - погоня возобновилась. Впереди, метрах в трехстах, возвышалась католическая церковь, скудно отраженная окнами жилого дома. По идее, он должен был каким-то образом врастать в соседний переулок. Спасительному рывку мешал лишь хлипкий заборчик из вагонки. В нем и калитка поскрипывала. Но воспользоваться ею Миша не успел. Его ночной недруг снова возник на пути. Телепортация, пожалуй, могла бы извинить нездоровую прыть человека в бейсболке. А в чудеса Миша Карлов не верил.
Бросившись к ближайшему строению, Миша резво запрыгнул на нижний ярус опоясывающих его лесов. В три шага - по пружинящим доскам - он очутился у черного провала окна. Спрыгнул внутрь. Пролетел метра два вниз - и, ухнув, приземлился на мокрый песок.
Сумеречное помещение было пустым, как выпитое яйцо. В синеве единственного окна - следом за Мишей - застыл его неутомимый преследователь. Бейсболку отняла погоня…
Миром не разойтись.
И Миша Карлов - школьные годы посвятивший спорту - избрал лучший способ обороны. Он напал сам. Ринувшись к окну, он подпрыгнул, ухватил незнакомца за стрелки дорогих брючин - и рванул на себя. Незнакомец - обрушился вниз. Падая, он ударился затылком об угол каменного подоконника…
Миша Карлов обессилено присел на корточки. У трупа человека без бейсболки. Его кулак - все еще сжимал увесистый камень. А на поверку - не камень. Бюстик П.И.Чайковского.
- Москва… Голубая моя столица… - выругался вслух восемнадцатилетний убийца. - Уехать из Сургута…
Как доказать?
Самооборона?!
Ни свидетелей.
Ни подходящих знакомых…
- Почему нет знакомых?! - Миша снял с пояса сотовый телефон, покопался в номерах и... «Ян Ранин --- ----...»
…Набрать номер Миша не посмел. Адвокат, взъерошивая волосы на Мишином затылке, наказал звонить, когда заблагорассудится. Но это было сказано после щедро оплаченного секса в «темной комнате» «Розового треугольника»...
Миша закурил. Зажигалка - опять высветила розовый треугольник клубной печати. «Розовый треугольник» - дрянное название для гей-клуба. Не надо тревожить тени нацистов. Мише полезли в голову - «ночь длинных ножей» и почти хроникальные кадры Висконти, - буднично живописующие массовые расстрелы молодчиков распутного Рэма…

- Тук, тук, тук, тук!
Ходит Каменщик вокруг.
Ты закрой покрепче рот,
Если мимо он идет…

Приближалась полночь, полная луна, готические контуры католической церкви в раме синего окна, - ничто не возбуждало в Мише такой неизреченной жути…
Но эта песенка…
Голос!..
Голос, ее исполнявший… никому не принадлежал...
Страшнее всего было не то, что Мишу застали на месте преступления, не то, что кто-то издевался над ним при помощи детских стишков…
Нельзя бояться того, кого нет рядом. Или, точнее, того, - кого - вообще - нет. Тьма, всосавшая помещение, - не запугивала кромешностью. Миша различал в ней даже углы, безоговорочно веря, что здесь он - один. Катализатором его страха - был - именно - голос... Миша не мог назвать его мужским. Или женским. Он не мог назвать его детским. Или старческим. Он не мог назвать его - человеческим...
Но человек появился. Не какой-нибудь фантом. Рядовой землянин. Из плоти и крови. Тоже проник сюда через окно. Черты его лица угадывались плохо. Еще хуже - сумрак обрисовывал фигуру и облачение.
Но человек - появился. И губы его - не шевелились. И глупенькая песенка - звучала сама по себе:

- ...Если ты плохой малыш,
И родителей не чтишь,
Старый Каменщик придет,
Круглый камень принесет.
Только ты откроешь рот -
Камнем он его заткнет...
Платон Сумрак (С)

[Если]

Не жить

Дом некроманта медлительно кутался в зябкие, будто изъеденные молью, апрельские сумерки. Все огни погашены. Все двери и окна - распахнуты. Даже парадные ворота сегодня не заперты. Те, что на въезде в усадьбу. Те, что давно забыты. И богом, и гостями.
Единственный слуга - Исайка Грымов - отправлен в Москву. Для подготовки надлежащих похорон хозяина.
Ночь идет. И ей не нужна сутолока людская. Такова воля некроманта. Он единолично раскрашивает свою прощальную ночь. Раскрашивает в цвета первозданного страха. Он единолично ставит крест на своей жизни, - истлевшей в пепле магических бдений.
Яков Вилимович Брюс сидит в своем кабинете. Сидит в идеальной темноте. В узком и неудобном кресле с готической спинкой.
Некогда - могущественнейший человек в империи Петра.
Ныне - могущественнейший некромант на земле.
И сегодня его уже не беспокоит, что Россия благополучно забудет, сколько он для нее сделал. Да и знала ли она когда-нибудь - подноготную правду о его деяниях?
Брюс - потомок шотландских и ирландских королей.
Брюс - открывший для Петра Европу. Еще в годы их безусой юности.
Брюс - вечная темная сторона Петра, которая направляла и следила за каждым шагом великого реформатора.
Это он - Брюс - заставил Петра изнасиловать дремотную и дремучую Россию.
До него - она была неуклюжей и угловатой старой девой.
После него - Россия стала распутной и наглой стервой, что мастерски вила веревки из своих великодержавных соседей.

Но Петра давно нет. Нет и страсти контролировать возмужавшую империю.
Есть лишь клятва. И она - пока не исполнена. Петр. Он взял ее с Брюса. За несколько минут до смерти.
Это к нему - к Брюсу - были обращены конечные слова Петра: «Оставляю все...».
В них - не тайна императорского завещания. В них - напоминание о таинстве воскрешения человеческого…
Сорок дней и ночей тело императора оставалось не погребенным. Сорок дней и ночей - бился Брюс за оживление Петра.
Но тогда - он проиграл. Политика и магия - оказались вещами взаимоисключающими. И повторив на могиле Петра свой невероятный обет, - Брюс на десять лет заперся в своем подмосковном имении Глинки. Где всецело отдался ревнивой власти магии.
Сегодня - пришел черед и Брюса. Три года назад он, наконец, вычислил свою смертельную дату.
Все эти прошедшие десять лет - Брюс упрямо и уверенно балансировал над ужасающей бездной запретных знаний. Но, заигрывая с ближайшим окружением Люцифера, - Брюс преодолел искушение хоть единожды обратиться к нему - напрямую. Не исключено, что Брюс мог бы приструнить и его. Но Брюс предпочел не рисковать ради праздного любопытства.
Брюс был мудрее рядовых колдунов, вроде доктора Фауста. Он никогда не заключал с Люцифером унизительного договора о закладе души.
Лишь перебравшись в Глинки, - он позволил себе слегка поозорничать. Брюс, бывало, скучал. Семьи он лишился. Обилием учеников - пренебрегал. Один Алешка Сотников - любимчик и отрада - останется после него.
А потому Брюс, подобно легендарному Агриппе, как-то призвал к себе в компаньоны высокородного демона Астарота. С позапрошлой весны - это исчадие тьмы повсюду следовало за Брюсом. В образе исполинского, беспородного, лохматого пса.

У Брюса есть ровно два часа. Шестидесятипятилетний некромант жутко нервничает. Будто он - невинный отрок, впервой попавший в бордель и замерший у дверей шлюхи, которую купил для него неведомый доброжелатель.
Брюс силится не произнести вслух преждевременные слова. Это слова, так называемого «крайнего заклятья». Боясь сбиться в урочный миг, - он беспрестанно повторяет их в уме.

Тридцать пять лет назад - Брюс вызвал дух Ивана Грозного. Тогда он только начинал пробовать себя в спиритическом искусстве. И извлекал из небытия - кого ни попадя. Но неслыханная удача с Грозным - застигла его врасплох. Молодой некромант спросил у взбалмошного призрака первое, что пришло в голову.
Путешествуя с Петром по Англии, Брюс познакомился с Исааком Ньютоном. В одной из бесед с ним - он и услышал о загадочной библиотеке кровавого царя. Он также узнал и об ее бесследном исчезновении. Мог ли знать Брюс, что нечаянный мальчишеский вопрос о ней, в конце концов, - приведет его к сердцу величайшей тайны человечества.
В пылу продолжительных спиритических переговоров каверзный дух Грозного лукаво подтвердил, что провокационная ценность его библиотеки заключена всего в нескольких книгах. И самая вожделенная из них - «Чернослов». По преданию - она написана Гермесом Трисмегистом. Основоположником магии. В ней, якобы сокрыты все секреты власти над силами зла, тьмы и хаоса.
Со слов Грозного, книги эти чародейские - достались ему от матери. От царицы Елены Глинской. Которая - получила их в дар от странствующего доктора Фауста, - однажды посетившего Московское царство со своими магическими фокусами. Правда, причину столь крамольной щедрости - непреклонный дух скрыл.
И летом 1700-го года Брюс, действительно, отыскал библиотеку Ивана Грозного. В тайнике под Спасской башней Кремля. «Чернослов» - был в его распоряжении. Всю оставшуюся жизнь - Брюс потратил на то, чтобы среди сотен тысяч магических формул Гермеса Трисмегиста - найти и расшифровать - «крайнее заклятье». Удача настигла его - всего два дня назад. 1331 слово кошмарной тарабарщины. Смертельный рывок надорвавшейся памяти некроманта.

Внезапно вспыхивает камин. Он был потушен со вчерашнего вечера. Брюс ждет у него своего смертного часа, - а не тепла для старческих костей. Поджав тонкие, иезуитские губы, некромант презрительно скашивает глаза на голубовато-зеленоватое пламя.
Пес-демон, дремавший у корзины с поленьями, с оглушающим лаем бросается к плотно зашторенному окну. Его шкура тут же становится огненно-красной. Брюса всегда раздражала это шутовское хамелеонство.
Отбежав от окна, Астарот усаживается у ног Брюса, - и впивается в него непроницаемым взглядом бесполого демона.
- К нам пожаловали гости. С севера люди Бирона. С юга гонец от Остермана.
Для придания пущей важности освещенному событию - Астарот принимает облик покойного Петра.
- Мне осталось 109 минут. Выбери сам, - гневливо произносит Брюс.
Выходка демона задевает его за живое. Он снова видит перед собой подлинного Петра: молодого, здорового, сильного. Точно таким - Брюс поклялся воротить его к жизни.
 
Астарот, вновь обернувшейся громадной дворнягой, бесшумно выскальзывает сквозь распахнутую дверь кабинета, и мчится навстречу незваным гостям.
А Брюс - отрешенно сидит в своем любимом кресле. И даже пальцем не шевельнет. Кресло это - подарено ему гениальным безумцем Ньютоном. Но когда-то - оно принадлежало Жаку де Моле. Последнему великому тамплиеру. Дух сожженного на костре храмовника частенько захаживает к Брюсу. Так. По-приятельски посидеть в своем кресле. Из которого он - надменно перебрасывается с Брюсом туманными словосочетаниями о сокровенных тайнах вселенной.

К усадьбе Брюса - с севера и с юга - вели две широкие и разухабистые дороги. Одна шла через густой, былинный лес, - где на каждом суку мог подстерегать Соловей-разбойник. Другая - шла через размашистое поле, еще не воспрянувшее после занудной подмосковной зимы.
Сквозь лес - мчалась легкая и скромная черная карета с гербом барона Остермана. В ней - притулился молоденький адъютант канцлера российской империи. Его лихорадило от предстоящей встречи со старцем, опутанным сетью немыслимых слухов. Кучер, гнавший черную карету, был пьян в стельку. У него, как и у его пассажира, - волосы вставали дыбом при приближении к вотчине проклятого колдуна.
Сквозь поле - к Глинкам - катила роскошная белая карета. С императорским гербом на изящных дверцах. Запряженная четверкой холеных белых лошадей, гордо топчущих вязкую дорогу, щедро усыпанную зачарованным светом полной луны. За великолепным экипажем чинно двигался караул из восьми дворцовых гвардейцев.
В этой карете - перепугано развалился личный адъютант Бирона. Обрюзгший в бесконечных попойках, - он похмельно трясся на шелковых подушках. Его нисколько не радовал ориентальный уют каретного нутра, отделанного пурпурным бархатом с золотым шитьем. Оно напоминало ему бессмысленные недра аристократического гроба.
Весь путь от Санкт-Петербурга он хлестал водку и почти не ел. Циклопический аппетит, будто испарился. Может, поэтому - несчастного адъютанта беспрерывно тошнило. Он регулярно стопорил кучера, выпрыгивал в поле, - и до захлебывающейся хрипоты блевал в зазвонистую весеннюю темень. А в последнюю остановку - тридцатилетнего кутилу и бретера - сбил с ног исступленный приступ поноса... Шутка ли, колдуна Петра Великого под арест взять приказано?!
Вот уж показался подковообразный пруд, - преграждавший въезд в усадьбу с северной стороны. Кучер не сразу разглядел узенький арочный мост. Едва он собрался притормозить своих резвых лошадей, чтобы поточнее вписаться в коварный поворот, - они сами застыли, как вкопанные.
- Оборотень! - по-бабьи завизжал кучер и, бросив вожжи, спрыгнул на реденькую апрельскую траву и слепо понесся к ледяному пруду.
Адъютант Бирона, которого вновь скрутили приступы тошноты и поноса одновременно, - поначалу несказанно обрадовался несанкционированной остановке. Чтоб не наделать в штаны, он ногой вышиб дверцу кареты - и кубарем вывалился под копыта караульных лошадей, беснующихся в шальной пляске. Растоптанный, мертвецки пьяный, обосравшийся и облеванный, - адъютант Бирона сиюминутно сравнялся с Брюсовой землей. Он даже не успел заметить устроителя убийственной вакханалии. Исполинского, беспородного, лохматого пса.
Сделав свое черное дело, - Астарот хохотливо лаял в кабинете Брюса.
А на берегу пруда - замерла роскошная белая карета. С императорским гербом на изящных дверцах. Вокруг нее - озверело ржали двенадцать лошадей. Холеных. Белых. На восьми из них - восседали восемь дворцовых гвардейцев. Не утративших военную осанку. Прямых, как шомпол. Обезглавленных.

- Астарот, ты уйму лет провел с Эразмом, подарившим миру идеи гуманизма? Неужели Роттердамский мудрец не убедил тебя, что жизнь человека - дороже жизни лошади, - бесстрастно журит Брюс кровожадного демона. - Обратись-ка ты, любезный, в дворецкого и сопроводи ко мне гонца собаки немецкой. Коль ты… его избрал мне в собеседники. Да. И живодерню прибери. А то поселяне сызнова шум подымут, - распоряжается циничный некромант.
Тут же - взлохмаченный и неопрятный дворецкий - благоговейно раскланивается перед своим господином. В засаленном парике, сползшем на левое ухо, и залатанной ливрее
- Неправда ли, неказист дворецкий у мага, обладающего секретом превращением грязи в золото, - щерится Астарот, и, вприпрыжку, ковыляет встречать черную карету…

Шарнирно вошедший адъютант Остермана - с порога утомляет Брюса. Его нервические приветственные речи распаляют непростительную ярость.
- Давайте сюда ваши бумаги, и не кричите, как ограбленный, - не поворачиваясь к гонцу, молвит некромант.
- Нет бумаг. Барон наказал передать на словах, - конфузится юноша.
Он готов свернуть свою тоненькую шейку, оплетенную в модный голландский шарф, - больно ему охота лицезреть полумифического старика, скрытого от него готической спинкой кресла.
- Подойдите, сядьте напротив… На стул. И говорите дельно и кратко, - Брюс почти с жалостью смотрит на этого миловидного человечка.
И дерганный адъютант Остермана сбивчиво пересказывает Брюсу несвежие новости о кознях Бирона.
Фаворит императрицы - второй год тщиться умаслить подмосковного затворника, дабы тот вернулся в Санкт-Петербург и продолжил тайные опыты по воскрешению из мертвых. Под неусыпным меценатским оком Бирона.
Брюс и не думает соглашаться.
Терпение Бирона лопается - и он приказывает своему адъютанту, князю Шевелькову, в железах сопроводить строптивца в столицу.

Итак, с этим улажено…
Но что, взаправду, надобно ловкачу Остерману?..

Закончив говорить, - юный гонец резко вскакивает со стула.
Он едва не наступает на хвост приунывшему Астароту, и принимается нескладно размахивать худенькими руками, неумело чертя в студеном воздухе какие-то знаки. Только редкостная искушенность Брюса в масонской символике - позволяет ему прочесть сообщение канцлера. Оно, собственно, и является ключевой целью приезда его адъютанта.
Брюс, наконец, отрывается от готической спинки своего кресла. Склоняется к Астароту, - и говорит ему несколько отрывистых, кашляющих фраз на невозможном наречии.
Обернувшись османским янычаром, - Астарот театрально взмахивает ятаганом. Клинок из дамасской стали с замогильным присвистом рассекает леденеющий полумрак. Разрубив тело юноши пополам, демон-янычар деловито копошится в его молодом желудке и, восхищенно причмокивая, - достает из него миниатюрный золотой ковчежец.
- Пощадил бы старика, убивец. Мне осталось 49 минут. Я не просил устраивать заклание агнца. Сошли бы и слабительные, - ворчит осунувшийся некромант.
- О, да, я хорошо помню сию славную вещицу. В последний раз я держал ее в руках во дворце царя Навуходоносора. Мой господин был настолько глуп, что пошел на поводу у ассирийской бестии, и заставил меня, - Астарота! - вручить... человеку… столь опрометчивый дар. Получив Люциферов гостинец, хитрец Навуходоносор и вписал в «Чернослов» «крайнее заклятье». А ведь его - даже Гермес Трисмегист не решился книге доверить. 1331 слово! И все они - пустой звук. Без этого «красного порошка». Но о нем Навуходоносор умолчал. Того ли ждал от него мой доверчивый Люцифер, нарушивший завет Трисмегиста - не выбрасывать на потеху людскую тайну бессмертия?!
- Скажи мне то, что я не знаю, или оставь меня, - устало требует Брюс, достает из кармана аналог того ковчежца, что привез в своем желудке убитый юноша и с каменным смехом бросает ее в огонь - Выходит, я-то! - на подменный порошок рассчитывал. Подменили! Еще два года назад! Собака немецкая! А я, старый дурак, ни нюхом, ни рылом… Зато сегодня… Ох, Остерман! Ох, спаситель! Мог бы, помолился за его здравие…
- Хитер, бестия, - соглашается Астарот. - Хитер, и мудро труслив. Хотел в одну харю обессмертиться, да кишка тонка. Благо, хоть напоследок настоящего порошочка не утаил. Подкинул, каналья, щепотку. Мол, поглядим, что с Брюсом после смерти станется…
- Поглядим, - азартно ухмыляется некромант. - Повезло… Ой, повезло. На краю могилы повезло… А не то… сгнил бы бесплодно в фамильном склепе…
Платон Сумрак (С)

[Resko]

А Вы тут сами пишите или копируете? Если сами из головы все, то зачот

[Если]

А Вы тут сами пишите или копируете? Если сами из головы все, то зачот

Спасибо за зачет, царь-батюшко!

[Если]

Ожить

После его кончины - прошел почти месяц.
Генерал-фельдмаршал, высокородный граф и кавалер. Яков Вилимович Брюс.
Тело его отпевали в церкви святого Михаила. В Немецкой слободе. Предать его земле надлежало рядом с могильными плитами Марфы Андреевны Брюс и двух ее дочерей.
Народу пришло мало. Все больше слободские. В основном ровесники покойного. И почетный караул.
Брюсу было 65.
Казалось бы, - не слишком преклонный возраст.
Но только не для русского сановника.
Проводить его в последний путь - было практически некому: ни друзей, ни врагов, ни родных. Кто-то еще продолжал делать карьеру при дворе. Кого-то судьба разбросала по миру. А многих и упокоила. В кучке зевак - всего три человека, действительно, имели непосредственное отношение к происходящему.
Первый - молодой граф Брюс. Александр Романович. Племянник покойника. Блестящий офицер. Не более того.
Седой как лунь Исайка Грымов. Верный слуга. Вся жизнь Брюса прошла у него на глазах.
Третьим был Алексей Сотников. Единственный, - кого граф при жизни великодушно именовал своим учеником.
У открытого гроба - стоял граф Салтыков. Дядя императрицы Анны. Обер-полицмейстер. Под чьим надзором происходила церемония. Время от времени он переводил взгляд. С безучастно скорбной толпы - на лицо покойного фельдмаршала. Отрешенное от бремени людских страстей.
Чудной казус!
Он завидовал покойнику.
Нет. Он не хотел бы поменяться с ним местами. Но именно такой естественной смерти, таких официальных похорон, такой тихой старости - он мог бы пожелать любому. А себе - тем паче. При его-то службе.
Сегодня - ты дядя императрицы.
Завтра - ни ее, ни тебя...
Без дураков, старик Брюс всех одурачил!
От дел отошел - вовремя. Не стал ждать, пока взашей прогонят. Или в Сибирь ушлют. Уехал к себе в подмосковную усадьбу. Науками занялся. В политику носа не казал. И умер, как говорится, - в своей постели.
Всех пережил. И Меньшикова, и Толстого, и Девиера, и Долгоруких с Голицыными.
Уже и Екатерина отцарствовала. И маленький император умер. А Брюс и в ус не дул.
Один Остерман, собака немецкая… Ноги отнялись, - а все никак не угомонится.

Салтыков шумно вздохнул. Отер кружевным платком испарину со лба. Потом опять смерил взглядом присутствовавших. Скосив глаза на лицо Брюса.
Черт, побери! Да он, и лежа в гробу, выглядит лучше многих, стоящих рядом. Будто ему и смерть нипочем. Его, разумеется, набальзамировали. И все-таки… Почти месяц пролежал. А выглядит - как живой.
Одну за другой, Салтыков начал припоминать истории о Брюсе. Из тех, что москвичи друг другу вполголоса пересказывали. И про то, как черту душу продал, и как мертвецов оживлял, и как тайным обществом верховодил. Ему вдруг почудилось, что лицо покойника - вовсе не похоже на лица усопших, которых Салтыкову доводилось видеть раньше. Казалось, на нем застыла высокомерная усмешка. От нее - у генерал-губернатора по коже побежали мурашки. Он насилу мог дождаться окончания церемонии. И решительно успокоился только тогда, - когда вышел из церкви, надвинул на брови треуголку и сел в карету.
Вернувшись домой, Салтыков выпил рюмку водки. На помин души фельдмаршала. Затем позвал секретаря и продиктовал ему отчет государыне. Велев пометить его завтрашним числом:

«Всемилостивейшая Государыня. Вашему Императорскому Величесту, Всемилостивейшей Государыне всенижайше рабски доношу. Генерала фельдмаршала Якова Вилимовича Брюса погребение учинено с надлежащею по его рангу честью сего мая 14 дня. С пушечною и из мелкого ружья стрельбою. Погребли его в Немецкой слободе. В Старой Обедни».

Перечел, подписался размашисто и велел утром отправить с фельдъегерем. Простейшее с себя скинул. Теперь оставалось встретить гостей из столицы. Они приедут разбирать бумаги покойного.
Издевка в уголках рта мертвого фельдмаршала - по-прежнему угнетала нечеловеческой живостью...

Неправильно полагать, что сокровенные дела свершаются в полночь, на стыке суток. Ибо эта точка отсчета каждодневных перемен - абсолютно условна.
Около двух часов пополуночи - двери кирхи святого Михаила бесшумно растворились. В образовавшуюся щель - скользнули две фигуры. Сколь осторожно ни ступали они по ночному храму, шаги их гулко отдавались в высоких сводчатых потолках. Но поступи двух непрошенных гостей - не слыхал никто. Кроме распятого Иисуса. А ему - не до них. Он всецело поглощен непрерывной борьбой со своим распятием.
Увидев в пустынном храме сих ночных пришельцев, любой бы понял, - что не стремление к душевному упокоению привело их сюда. В столь поздний час. Когда даже знаменитый вор Ванька Каин не ходит по улицам. Из опасения самому быть ограбленным.
Но случайный свидетель попал бы перстом в небо. Решив, что речь идет об обычном грабеже. Собравшись разбойничать, - не в лютеранскую кирху лезть надо. А в храм православный. Переполненный драгоценной утварью. Впрочем, - кое-что делало сих двух незнакомцев похожими на грабителей. Замыслам их одинаково мешало солнце. Луна же, по счастью, светила в ту ночь полно и ясно. Разбрызгивая по каменным плитам церковного пола причудливые пятна света сквозь цветные готические витражи. Этого хватало, чтобы видеть без помех всю внутренность ночной церкви.
Непрошеные пришельцы уверенно направились в уголок, где приютились фамильные захоронения семейства Брюсов, - и встали точно у новоуложенной плиты. На ней - свежей еще позолотой - было оттиснуто:

« Его сiятельство
Высокорожденный Графъ
Генералъ Фельдмаршалъ
Кавалеръ Орденовъ
св. Андрея Первозваннаго
и св. Александра Невскаго
Яковъ Вилимович БРЮСЪ 1670-1735» .

- Тут она, дядя Исай, - вполголоса произнесла одна из фигур.
- Конечно, тут, Алешенька. Где ж ей быть, - отозвалась свистящим шепотом другая. - Ну, с богом, что ли?
- Боязно мне что-то, дядя Исай.
- Ну-ну, Алешенька, не боись. Послужим его сиятельству напоследок, как он наказывал. Давай, Алеша, берись за дело. А я уж тебе подсоблю по-стариковски. Гляди только, побережней. Не повреди камень ненароком, чтоб незаметно вышло.
И Алешка с Грымовым, достав принесенные с собой инструменты, принялись выворачивать плиту.
Фельдмаршал - все предусмотрел. Камень, выбранный им собственноручно, подался достаточно легко. Алешка, широкоплечий тридцатилетний мужик, с помощью своего дряхлого помощника - бережно оттащил плиту от разверстой могилы. В ней помещался богато убранный гроб. Откинуть его крышку было еще проще. Но волнение взяло свое: руки у Алешки дрожали и плохо слушались. Он выронил крышку. Она грохнулась об пол. Этот звук, сравнимый с разрывом гранаты, грозным эхом разнесся под сводами. Завибрировал в разноцветных стеклах витражей. Распятый Иисус вздрогнул. А Грымов с Алешкой оцепенели. Не дыша, вслушиваясь во вновь наступившую тишину.
Но больше ее ничто не потревожило.

- Алешка, черт косорукий, - прошипел Грымов. - Ты что, поосторожней не можешь? Хочешь всю Слободу собрать?
- Да не ругайся ты, дядя Исай. Я же не нарочно. Забоялся я.
- Сколько лет у его сиятельства ума-разума набирался. Неужто, не научился ничему? Ну, не трусь, я же с тобой, дурачок, - старик смягчился и начал ласково уговаривать Алешку. Как заупрямившегося молоденького бычка. Так, - как привык обращаться к нему сызмальства. Подождав пока он капельку успокоится, Грымов взял его за руку и потянул к краю могилы.

С похорон прошло часов четырнадцать. В гробу не могло произойти никаких изменений. Фельдмаршал неизменно лежал в своем конечном пристанище. Насмехаясь уголками рта над всем белым светом. В лунных лучах на груди Брюса - тускло поблескивала звезда ордена святого Андрея, шитая серебром. Для тела графа, не подвергшегося тлению со дня смерти, эти часы не играли никакой роли. Оно было невероятно свежо. Будто Брюс погрузился в глубокий и ровный сон.

Засмотревшись на упокоенное тело, Алешка невольно замешкался. И старик Грымов сердито дернул его за рукав:
- Уснул, что ли? Читай молитву.
Алешка, встряхнув головой, сбросил оцепенение:
- Читать? Прямо тут, в церкви?
- Да что с тобой, Алешенька? - вскипел Грымов. - Ай, забыл, зачем сюда пришел? Сколько его сиятельство о тебе, дурне, заботы всегда проявлял. А ты ему и в мизере не уступишь? Я сам все в точности исполнил бы. Как господин граф учил. Жаль, стар я. С моей-то немощью и памятью… Эх, зря я, видать, на тебя понадеялся!
- Ладно, будет, не кипятись, дядя Исай. Все свершу, как надо.
- Ну, давай, сынок, берись за дело. И смотри, ничего не перепутай. Чтоб беспременно вышло, как его сиятельство сказывал.

Грымов отступил от могилы. Алешка - тоже сделал шаг назад и обратился лицом на восток. Между тем, он сомневался. До рассвета еще далеко: он мог ошибиться с верным выбором направления.
Но он полагался на заранее разработанный план. Продуманный до мелочей. Вроде - этой. Алешка нащупал на безымянном пальце правой руки перстень, повернул его на 180 градусов, воздел руки к сводам церкви, кашлянул, прочищая горло, и начал нараспев читать молитву. Скорее, даже не молитву, - а заклинание. Перемежая слова длинными труднопроизносимыми наборами звуков. Важно было не только досконально произнести все слова - от первого до последнего, - но и выговорить все магические звукосочетания:
- Заклинаю Тебя, Бог Луны и Солнца. Еегкотаркгхзиииевфяяю! Повелитель четырех стихий, Высший Ум, Отец всего сущего, Всеблагой Господи! Гийббелоаум! Гийббелоаум! Заклинаю Тебя, всели душу в тело этого человека, верни ему душу, которая рассталась с его телом. Заакхриссс! Заавыыыыы! Таылтьеееееи! Заклинаю Тебя, надели его силой жизни, всели в него светоч разума, одари его своим могуществом. Ввапрзсмитрнкуцццыйюююррррхогнзсь!
Да пребудет он вечно с Тобою, с Твоим умом и Твоей благостью. Молю Тебя, о Всемогущий, сделай все для этого человека. Имя ему - Брюс! Гийббелоаум!..
Платон Сумрак (С)

[Если]

Жить

Замолчав, - Алешка изобильно осыпал тело Брюса красным порошком из холщового мешочка.
Святотатство свершилось. В церкви! Она хоть и лютеранская, - но бог-то един для всех. Не простит, - думал Алешка, вглядываясь в распятие.
Но Иисус был безучастен к ночному вторжению.
Не в небесах, - а на земле происходило нечто противоестественное.
В гробу послышалось какое-то шевеление. И что-то, - отдаленно сходствующее с глухим полушепотом.
Лишь чахлый намек на звук. Лишь бескровные тени видений…
Но хватило и этого, чтобы у Алешки подкосились ноги. Он бы и повалился, - да Грымов поддержал. Стреляный слуга фельдмаршала. Закаленный десятилетиями его ужасающих причуд.

Движение в гробу прекратилось столь же внезапно, как и началось.
А Алешка с Грымовым продолжали стоять как истуканы. Ибо знали: ритуал еще не завершен.
Минуло минут пять - и оба почувствовали на своих лицах некое эфирное дуновение. Словно от сквозняка.
Затем - с шумом распахнулись и захлопнулись двери церкви. В этом шуме - почудился голос человеческий. Но что сказал он? Кому? Бог весть…

Алешка с Грымовым переминались с ноги на ногу.
Как быть дальше - им неведомо.
Переглянулись.
- Кажись, все? - робко спросил Алешка у Грымова.
- Все, - степенно подтвердил тот. - Свершено так, как его сиятельство сказывал. Ну, давай, Алешенька, плиту назад примостим, и ходу отсель. Пока немец не нагрянул.
И они вновь принялись за работу. Только теперь - в обратном порядке. Фельдмаршал неизменно лежал в своем конечном пристанище. Насмехаясь уголками рта над всем белым светом.
- Думаешь, получилось, дядя Исай? - с недоверием в голосе проговорил Алешка, оглядывая фигуру графа в парадном камзоле с орденом на левом лацкане.
- А как же, Алешенька, - отрезал Грымов. - Не может быть, чтоб не получилось. У его сиятельства завсегда все получается. Воскрес он, Алешенька, воистину воскрес… Прости, Господи… - и машинально перекрестился.
- Как же он воскрес, если тело его в гробу лежит? Не пойму я, дядя Исай.
- А тут и понимать нечего. Воскрес! И шабаш! Не помнишь разве, что сказано: видишь, дескать, меня своими очами, но сим очам телесным недоступно мое нынешнее естество. Не этими, дескать, очами суждено меня теперь видеть. Помнишь это? Магия!
И старик величественно поднял указательный палец.
Потом воздел к потолку и лицо. Чтобы вероломные слезы не стекали по морщинистым щекам. Он не колебался. Господин его воскрес и обрел бессмертие…

…Для хорошего астронома - астрология не в тягость. Овладев ее секретами, он без труда предскажет человеку дату его смерти; причем предскажет с минимальной погрешностью. Она высчитывается по расположению планет и светил в момент его рождения.
Так Симеон Полоцкий уже провидел грядущую кончину Петра I, - когда тот лишь впервые огласил дворцовые покои своим криком. Яков Брюс - спустя годы - сам произвел необходимые расчеты. И убедился в его правоте. В теории. И в жизни. Правда, повседневность - могла сотню раз перечеркнуть астрологические прогнозы. Сабля, пуля или нож наемного убийцы - могли оборвать бытие царя гораздо раньше срока, отмеренного комбинациями небесных тел.
Ушедшему на покой Якову Брюсу - подобная участь едва ли грозила. Разве что телескопом зашибет…
Приключилось, завелась близ усадьбы Брюса воровская шайка. И та побаивалась колдуна-фельдмаршала. Письма с угрозами на его двор подбрасывали. Раза два. Для проформы. Но разбойничать в чародейских Глинках - никто не отважился.
Проблемы отставного сенатора лежали в кардинально иной плоскости. Если хочешь перехитрить смерть - надо знать, когда она наступит. Но если ты - не коронованная особа, каждый шаг которой фиксируют летописцы, если те, кто мог бы пролить свет на обстоятельства твоего рождения, давно забрали ключевую информацию с собой в могилу, - будь готов увидеть смерть лицом к лицу.
Брюс всегда полагал, что неожиданная, нелепая, некрасивая гибель - простительна только пустоголовому юнцу. Для убеленного сединами и умудренного опытом старца - это непозволительная роскошь. Он имеет право, исключительно, на благопристойный, скрупулезно подготовленный уход из жизни.
Поэтому смерти - не пристало заставать его врасплох.
Завещание было составлено. Имущество разделено. Коллекции и библиотека - достанутся Академии наук. А в шкафу - наготове стояла изрядная емкость. С собственноручно изготовленным бальзамом. Им следовало напитать каждую пору, каждую клеточку тела. Тела физического, - которому предстояло умереть, чтобы обладатель его мог обрести бессмертие тела астрального...

Похоже, получилось.
Брюс понял это, - очнувшись в темной церкви в узком гробу.
Он слегка пошевелился, похрустел попавшим в рот порошком.
Алешка и Грымов не подвели. Их усилиями - душа Брюса была извлечена из вселенского скопления эонов и безжалостно водворена на прежнее место.
Но тело Брюса - только внешне сохранило свое былое обличье. По сути, ни один его орган не избежал трансформации. Грудную клетку, брюшную полость, черепную коробку - всего покойника снизу доверху - под завязку - набили терпкими ароматическими травами. А его кожные покровы - пропитали тягучими янтарными смолами.
Позавчера - царедворец.
Вчера - подмосковный помещик с дурной репутацией.
Сегодня - Брюс стал ожившим мертвецом.
А завтра - его ждала Вечность...

Ему лишь требовалось довершить свою часть сокровенного таинства.
Произнести вполголоса безоглядное заклинание.
Перемежая его магическими совокуплениями букв, доходящих до сотни в одном слове. Некромант особо позаботился о том, - чтобы его набальзамированный мозг не утратил живительных функций человеческой памяти.
Брюс снова пошевелился, нащупал на правой руке свой любимый перстень, повернул его печаткой с изображением Соломонова храма к ладони - и зашептал беззвучно, одними губами:
«Призываю тебя, Высший Ум, Творец всего сущего, Сааыяхрзс, сотворивший четыре стихии и отделивший их друг от друга. Призываю Тебя, Бог богов, Отец Космоса, Повелитель Луны и Солнца, Творец семи планет, Кгееэгкьэ! Внемли словам моим, Всеблагой и Всемогущий Творче, ибо я есть Человек, излюбленный сын Твой, Гийббелоаум, равный Тебе, познавший сокровенное, сотворенный из всех четырех стихий. Гаайнэнг, Заяаргз, Снад снид паяардкз! Да вознесутся слова мои к небу, да разнесет их эхо земная твердь, да отзовется волной океан, да освятит слова мои огонь. Яакгкэ! Яакгкэ! Яакгкэ! Призываю в свидетели слов моих все четыре стихии и все семь планет. Мыыенгькхзмммъеггконъеээщшь!..»

С каждой новой фразой, с каждым новым словом, сползавшим с губ фельдмаршала, - он глубже и глубже погружался в неизъяснимо сладостное и доселе ему неизвестное состояние. Состояние раскрепощенного, блаженного восторга. Он догадывался, что оно означало. Это разум, вопреки всем земным законам повинуясь воле высших сил, покидал пробужденное от вечного сна тело. Покидал, - чтобы никогда не возвращаться. Чтобы пуститься в независимое путешествие сквозь пространство и время.
…А набальзамированное тело Брюса - еще какой-то срок будет сопротивляться разложению.
Потом начнет покрываться пятнами. Пряные ароматы трав и смол перемешаются с запахом гниения. Черви - вездесущие попутчики трупов - отполируют Андреевскую звезду. Парадный камзол истлеет.
Век-другой верующие и безбожники будут стучать каблуками по каменной плите, - нимало не интересуясь сокрытыми под ней останками.
И однажды - чьи-нибудь бесстыдные руки откинут крышку полусгнившего гроба. Ради праздного любопытства. А в нем - обнаружится только скелет. С клочком седых волос на темени черепа...

Голова Брюса, нафаршированная снадобьями, изумленно кружилась. Мысли в ней - были неповоротливы. Путались, спотыкались, затаптывали друг друга.
Как упавший в ручей кленовый лист, - Брюс уносился по течению в Неведомое.
Его приветствовал псоглавый Анубис.
Божественные павианы склонялись в почтительных позах, - воздавая должное тому, кто изловчился пополнить собой сонм небожителей.
С обеих сторон проплывали лица друзей и недругов, родных и любимых - умерших и живых. Кого-то из них Брюс вспоминал регулярно. Кого-то - успел подзабыть.
Строго поглядывал на Брюса отец.
Мама, милая мама - ласково улыбалась и казалась совсем юной.
Чинно опирался на трость брат Роман.
Молчаливая жена Маргарита прижимала к себе обеих дочерей, - исподлобья всматривавшихся в отца.
Дымил трубкой жизнерадостный крепыш Джон Коулсон.
Грузно сидел в кресле Шереметев.
Размахивал бокалом, что-то без умолку кричал весельчак и дебошир Лефорт.
Усмехался в рукав Алексашка Меньшиков.
Татищев - протягивал горсть античных монет.
Учтиво приподняли свои треуголки сэр Ньютон и Лейбниц.
Руку с веером - для поцелуя - протягивала императрица Екатерина.
Вот царь Петр, стащив с Толстого парик, нахлобучил его на свою лысоватую голову и грозил, нахмурясь, кулаком.
Не то всерьез обезноживший, не то опять лукавящий Остерман, - сидел в носилках…
Все они и еще множество людей, с которыми судьба сводила Брюса, - обступили его, хватали за локти, требовали чуткости, что-то говорили наперебой.
На подмогу к ним - подоспели ученые мужи постарше. Те, с кем фельдмаршал разминулся в веках, - но встретиться мечтал беспрерывно.
Оба Бэкона.
Роберт Бойль.
Кеплер.
Гюйгенс.
Архимед.
Платон.
Цицерон.
Мартин Лютер.
Эразм из Роттердама.
Вергилий.
Царь Соломон с Мастером Херамом…
 
Следом появились развеселый король Дагоберт, Карл I и Мария Стюарт, - держащие в руках свои отрубленные головы.
Боковым зрением Яков Вилимович ощущал присутствие Роберта Брюса. Жаль, он не подошел ближе…

Затем все смешалось. Наступила вызывающая тишина - и Брюс провалился в абсолютную темноту.
Он почувствовал, как поочередно подвергается испытанию всех четырех стихий.
Где-то в глубине зияющего чернотой провала - возникла светящаяся точка. Она росла и набухала. Исподволь превращаясь в огромный слепящий солнечный круг. В блистающую звезду. Ее опоясывала череда планет…
И, наконец, на глазах у Брюса - родилась Вселенная.

Брюс почувствовал себя мотыльком у пламени свечи. Икаром, сбившимся с Млечного пути. Свет - ослепил. А жар пламени - полностью расплавил его. Как кусок металла в тигле алхимика.
На краткий миг - Брюс перестал быть.
И тотчас - его прожгло всепоглощающее ощущение осмысленности, насыщенности.
Словно пустой сосуд, наполняемый бесценной влагой, - разум Брюса принимал в себя непостижимое знание.
Каплю за каплей.
Это был самый расточительный дар.
Дать людям нечто большее - боги уже не могли.
Брюс - обретал - бессмертие.
Повторяя одно…
Ничто не разрушается и не исчезает, это только слова сбивают нас с толку...
Платон Сумрак (С)

[lonelywind]

Смертельный журнал

Смерть пришла к Ниточкину в самый неподходящий момент, когда он только-только начал писать комментарий к посту своего френда. Его руки на секунду зависли над клавиатурой, и тут сзади донеслось: «Пойдем со мной». Не спавший третьи сутки Ниточкин замер. Как может что-то звучать сзади, если колонки - вот они – спереди?

- Допрыгался, - подумал блоггер, тряся отупевшей за компьютером головой, - слуховые галлюцинации начались. Надо все-таки спать иногда.


- Пойдем со мной, - не хотела сдаваться галлюцинация.

Ниточкин обернулся. После монитора комната выглядела какой-то плохо прорисованной. «Миру не мешало бы заменить видеокарту», - мелькнула мысль и тут же испуганно исчезла - на расстоянии двух шагов маячила черная фигура с сельскохозяйственным инвентарем, название которого почему-то выветрилось из головы, на плече.

- Ты кто? – сфокусировал красные глаза Ниточкин на фигуре.

- Я – Смерть, - торжественно ответила та.

- Смерть, говоришь? – развернувшись к компьютеру, потенциальный покойник снова застучал клавишами, - а как правильно набирать: «smert» или «death»?

- Чего? – слегка растерялась гостья.

- Ну, как набирать, спрашиваю?

- Зачем меня набирать? Я уже здесь. Я сама прихожу, когда нужно. Я – Смерть, - с вернувшейся торжественностью заявила черная фигура.

- Слушай, родное сердце, должен же я посмотреть, с кем дело имею – с кем дружишь, о чем пишешь?- попытался объяснить Ниточкин.

Обращение «родное сердце» всколыхнуло что-то непонятное в темной душе вечной последней гостьи человека.

- Ни с кем не дружу, - тихо сказала она.

- Что, – нет друзей? – уточнил блоггер, поворачиваясь в кресле лицом к ней, - только для себя пишешь?

- Да не пишу я, - кошу, - раздраженно махнула рукой Смерть, и, подумав, добавила, - а друзья есть вообще-то: водители пьяные, мотоциклисты там всякие, наркоманы…

- Вот это френд-лента! – с сарказмом воскликнул Ниточкин, - самой не противно?

- Да нет, вроде, - с сомнением ответила «девушка с косой» и, с вызовом, продолжила, - самые подходящие друзья для меня, я же - Смерть.

- Ну что ты заладила: «я смерть, я смерть»? Этот «боян» уже мхом покрываться начал, - возмутился Ниточкин.

- Какой баян? – Смерть сняла инвентарь с плеча и внимательно его осмотрела, - это не баян, это - коса, и никакого мха на ней нет, - обиделась она.

- О, как все запу-у-ущено?! – пропел блоггер. И вдруг, осененный догадкой, спросил, - слушай, ты что, хочешь сказать, что у тебя нет журнала?

Смерть почему-то смутилась. Хотя почему, – казалось бы? - она ведь не обязана являться на работу с каким-то журналом.

- Ничего у меня нет, - хмуро сказала она, - только это, - над головой Ниточкина просвистела коса.

- Эй-ей!, - вскрикнул он, - осторожней с этой штукой – сорвется еще, окно выбьет…

- Не о том думаешь, - ухмыльнулась Смерть, - о вечном пора задуматься…

- Точно! – возбудился Ниточкин, - о вечном… а ну, садись-ка рядом, мы тебе сейчас журнальчик сварганим.

Никто и никогда не предлагал Смерти что-нибудь для нее «сварганить». Взятки, жертвы, откуп – это предлагают с завидной регулярностью, а вот чтобы просто так, ни за что… такого еще не случалось. Это идея показалась любопытной. «Куда торопиться, в конце концов?» - подумала она и уселась напротив компьютера на предложенный стул.

- Так-с, - потер руки блоггер, - с чего начнем? Ты с компом-то вообще как?

- С чем? – осторожно спросила ночная гостья.

- Понятно, начнем с азов…

…Два часа Ниточкин терпеливо объяснял новой подружке азбуку работы на компьютере. Та оказалась на удивление способной ученицей. Ее пальцы порхали над клавиатурой конечно не так быстро, как у наставника, но прогресс был явно налицо.

В настоящий момент Смерть, с горящими глазами, «бродила» по журналам блоггеров из френд-ленты Ниточкина. Как это было захватывающе! Оказывается, у людей наличествует большое количество чувств, мыслей, желаний! На ее долю до сих пор приходился только страх, который она ощущала при каждом своем плановом визите.

У Ниточкина, меж тем, снова появилась боль в груди, - та самая, которая не давала ему покоя несколько последних месяцев. Да и спать захотелось так, что сил не было сопротивляться.

- Слушай, - заплетающимся языком сказал он, - ты копайся тут, а я пойду, прилягу, пожалуй…

- Окей, - не отрываясь от монитора, ввернула гостья понравившееся словечко.

Ниточкин прилег на диван и мгновенно провалился в тяжелый сон. Он метался по покрывалу, стонал и хныкал, как ребенок…

Смерть все-таки оторвалась от блужданий по Интернету. Долго, очень долго она смотрела задумчивым взглядом на мечущегося во сне человека, потом встала, подошла к нему, погладила по голове и… исчезла…

…Через несколько часов Ниточкин проснулся. В комнате никого не было, только слегка шумел вентилятор не выключенного компьютера.

Ниточкин встал на ноги. Состояние было необычным. Полностью исчезла мучающая его боль, в голове было хрустально ясно, мышцы налились непонятно откуда взявшейся силой. «Как будто второй раз родился», - подумал он, и пошел на кухню варить кофе.

Вернувшись оттуда с кружкой, он, естественно, первым делом сел к компьютеру и проверил почту. Странно, - в ящике было всего одно письмо. Ниточкин открыл его. Сообщение было следующим: «…smerti_net has added you to their Friends list»…

Рука сама автоматически щелкнула кнопкой мыши, выводя на экран журнал нового френда. Его глазам предстал пресловутый «верхний пост»:

Здравствуйте!

Вы можете смеяться, но этот журнал – только для живых.

Если вы читаете эти строки, то вы вплотную приблизились к smerti_net…

Дальше все зависит от вас…

О френдах: френджу только тех, кто мне действительно понравился. Так что – дерзайте.

И учтите: для моих друзей нет ничего невозможного…

Ну что – рискнете оставить коммент?

В просветлевшей голове Ниточкина стала искать дорогу зарождающаяся догадка.

Он открыл профайл smerti_net. Журнал был совсем свежим, в списке друзей – только один ник...

Его – Ниточкина – ник…

© 7_korov

[lonelywind]

Люди

У демиурга Шамбамбукли был приёмный день.
-Здравствуй, демиург,- вошедший человек склонил голову.
-Привет. Заходи, располагайся.
-Да я не надолго, у меня всего один вопрос.
-Да-да, я слушаю.
-Я хотел спросить... как бы это сформулировать... Если ты такой милосердный, а мы все твои любимые дети, и ты нам искренне сочувствуешь - может, не будешь дожидаться условленного часа, объявишь Конец Света прямо сейчас? Чтобы уже наконец пришло царствие твоё, мировая гармония и счастье для всех? Это же в твоей власти!
-Да понимаешь,- Шамбамбукли потеребил себя за мочку уха,- я бы и рад, тем более что и условленный час давно пришёл, но... кхм, в моей власти... Вообще-то, да.
-Тогда в чём же дело?
-Сложный вопрос,- уклончиво ответил Шамбамбукли.- Так сразу не объяснишь. Знаешь что? Я пока приму остальных, а потом мы с тобой спокойно всё обсудим за чашечкой чая, идёт?
-Идёт.
-Вот и славно! Кстати, чтобы тебе зря не скучать - там на столике лежит маленький игрушечный мирок, можешь поразвлекаться пока.
Человек взял мирок в руки и озадаченно повертел в разные стороны.
-А что тут надо делать?
-Да что угодно! Всё, кхм, в твоей власти. Видишь эти четыре фигурки в лабиринте? Их нужно провести по коридору из этой двери в эту. Вот и всё!
-Делов-то,- хмыкнул человек.
-Ну вот и ладно. Играй.
Шамбамбукли напутственно похлопал человека по плечу и занялся другими посетителями.
Человек немного поэкспериментировал с новообретенной силой. Наглухо замуровал все боковые ответвления коридора, лишние двери заложил кирпичом, на полу и стенах нарисовал светящиеся стрелки с надписью "ТУДА!", а над выходной дверью повесил вывеску "ВЫХОД". И нажал на кнопочку.
Четыре фигурки вошли в коридор и замерли.
-Предлагаю устроить привал,- сказала Первая.
-В незнакомом месте?!- возмутилась Вторая.- Сначала надо всё осмотреть, убедиться, что здесь нет никаких опасных тварей.
-Я этим займусь,- сказала Третья и крадучись двинулась по коридору, принюхиваясь и прислушиваясь на каждом шагу. Через десять шагов она попятилась и вернулась к остальным.
-Не могу сказать ничего конкретного, но что-то здесь не так. Я обнаружил замаскированную дверь, это неспроста.
-Куда двинемся?- спросила Первая фигура.
Человек подсветил поярче надписи "ТУДА!"
-Назад,- предложила Вторая фигурка.
Человек сделал надписи еще ярче и заставил мигать.
-В боковой проход,- сказала Третья фигурка.
-А ты как?-спросила Первая у Четвертой.
-Я как все,- безразлично отозвалась та.
Человек пустил по полу бегущие указатели. Первая фигурка наконец обратила на них внимание и нахмурилась.
-Мне не нравятся эти светлячки. Пока они не проявляют агрессии, но на всякий случай постарайтесь на них не наступать. Мы идём в боковую дверь. Не зря же она заперта!
Фигурки выломали свежую кладку и ушли исследовать новый проход. Человек быстро убрал оттуда всё интересное. Но фигурки добросовестно облазили каждый закуток, прежде чем покинуть помещение.
-Здесь ничего. Значит, наверняка должны быть другие секретные места. Ищем!
Через несколько часов они изучили уже почти весь лабиринт. Их не останавливали ни жуткие завывания, ни выпрыгивающие монстры, ни обрушивающиеся полы. Человек перепробовал всё, что только мог придумать - но никакая сила не смогла заставить фигурки пройти двадцать шагов по прямому коридору к двери "ВЫХОД". Фигурки блуждали по лабиринту, игнорируя все намёки человека.
-Ну, как дела?- спросил демиург Шамбамбукли и заглянул человеку через плечо.- Есть успехи?
Человек молча отложил игру в сторону и надулся.
-Ага,- кивнул демиург Шамбамбукли.- Где-то как-то таким вот образом.
Он виновато развел руками и криво улыбнулся.
-В утешение могу сказать, что приглашение на чай остаётся в силе.

© bormor

[Если]

ЧИСЛО МУЗЫ
ПЛАТОН СУМРАК
 

Мне хотелось узнать все, что можно, о строении Вселенной; хотелось решить, принимать ли в расчет только земную жизнь или и загробную тоже; хотелось выяснить, свободна ли моя воля или мое ощущение, что я могу по желанию изменить себя, - пустая иллюзия; хотелось узнать, есть ли в жизни какой-нибудь смысл или я сам должен наделить ее смыслом.
Сомерсет Моэм

Посвящается - С.М.

Все события и персонажи - являются - вымышленными…


 
НОВОЕ ИМЯ ДЛЯ ШЛЮХИ.

     До 25-го января сего года - меня звали С.М. С.М. - это мои инициалы. А 25-е января - день моего рождения. И смерти в том числе. Видно, на роду написано. И ни годом больше. Поэтому теперь - меня не зовут никак. Теперь - я - призрак. Причем - неприкаянный. Беспокойный то есть. Не в смысле бродячий, как медведь шатун. Нет. В принципе, если взглянуть  с одной стороны, - сегодня я вполне пристроенный призрак. Но с другой… С другой стороны - все выглядит как-то не так. Не так, как я раньше думал о призраках. Будучи живым. И никакой Голливуд я за это не осуждаю. Наоборот. В фильмах-ужасов - страшно много правды. Просто при жизни - нам не все показывают про смерть.
     И вернемся к смерти. Вернее - к двум.   
     Лично я - умер, как дурак. Такую смерть - в некрологах - называют - нелепой. Я подавился «Птичьим молоком». Этот любимый мною торт - купил мой институтский приятель. Принес, навтыкал в него свечей, поджег их, и пошел втыкать дальше. В соседнюю комнату. В проститутку. Тоже купленную для меня.
     Тогда - она мне не приглянулась.   
     Тогда - я от нее отбоярился.
     А мог бы жить.
     Но тогда - эта сорокалетняя блядь показалась мне настолько непривлекательной. В своих подростковых, рваных джинсах, в своих золотистых кедах, - во всех своих свеженьких ребяческих шмотках, насученных на ее чистенькое, до смерти заебаное тело.
     Ну, будь ты нормальной сорокалетней блядью. Зачем ты вырядилась, как озабоченная студентка?! Черт с ними, с растяжками, с целюлитом, с облетевшими сиськами, с ностальгической ненавистью к мужикам.
     Где твои шпильки, мини, шелковое белье, цепочка на талии, защитный покров макияжа на  лице, впитавшем в себя столько человеческой  спермы?!
     Я всегда западал на стереотипы. На штампы…
     А у тебя, шлюха, всегда были деньги, машина, квартира, иностранцы, - готовые насадить на твой безымянный палец не только свое богатенькое очко, но и обручальное кольцо в придачу.
     Ты думала, вот еще соточка баксов, еще треха, еще пятихатник… Потом… можно и на покой.
     Вот и покойся, дура, с миром. И с таким же дураком, как и ты.
     Тебя погубила жадность. Меня - привычка окружать себя штампами. Из-за них - в итоге - я сам превратился в штамп. В свидетельстве о собственной  смерти.   
     
     Да, при жизни я много грешил. Но я никогда никого не убивал.
     Кажется…
     Помнится, лет в восемнадцать, мы с друзьями что-то не поделили с каким-то дядькой у пивного ларька. Ночью. Все были пьяны. Он кинулся на нас с ножом. Мы сбили его с ног. Стали молотить, чем ни попадя. Когда устали и опомнились, - дядька еле дышал. Мы - деру. Но за шаг до побега, я зачем-то прыгнул ему на голову. Что-то хрустнуло, хлюпнуло. Что-то омерзительное потекло у него из ушей…
     Но я никогда никого не убивал.
     Зато умер - как убийца.
     Зачем он привел ее? Могли бы и вдвоем неплохо отметить. Разве нечего?
     На дворе - мой день. Мой и Татьянин. С ним мы не виделись лет семь… Он не был моим закадычным дружком. Он был моим однокурсником. Мы не виделись лет семь. Случайно встретились накануне. Звали его Степан. Когда-то - никто, как и я. Ныне - владелец преуспевающего книгоиздательства.
     Сперва, казалось, - ничего дурного. Накрыли стол, сели. Пригубили пивка, после - сухенькое, за ним разлили красненькое. Потом уж и выпивать начали. И закусывать, разумеется. Пошло мило: ничего не скажешь. Сперва.
     Затем, причинно захмелев, Степан вдруг вспомнил, что присутствующая среди нас дама, - не очень-то торопится нам дать. Сидит тут, понимаете, жрет, пьет, тосты произносит, будто и не шлюха вовсе.
     Гляжу, у Степана вслед за чувством такта, кончается терпение. Он хватает бедняжку за ее коротенькую девчачью косичку, и тычет ее прелестным, курносеньким носиком в ширинку своих брюк из стопроцентной шерсти.
     - Здесь, шлюха, твое место, здесь, - кричит Степан не своим голосом. - А  не за одним столом с гениальным поэтом и его всемогущим издателем.
     Забыв вступиться за шлюху, я спрашиваю:
     - Чей всемогущий?!
     Степан отбрасывает голову шлюхи - обратно. К тарелке с недоеденным ей винегретом.
     И, подперев пухлыми кулачками оплывшие, вспотевшие бока, провозглашает:
     - Дружище, если ты столько лет на своих друзей хер клал, думаешь, никто о тебе ничего не знает?! Не стыдно тебе, в твои-то годы, на знаменитых бездарей за копейки надрываться?! Сам не хочешь, я тебя заставлю. Прекратить заставлю! Пора, дружище, пора тебе… своим именем стихи подписывать.
     Шлюха, нервически клацая фарфоровыми зубами, глядит на меня исподлобья; просительно так глядит, вопросительно. Бокал с коньяком между ладоней греет. И кольца, толстые серебряные кольца в ее ушах, - настороженно подрагивают. Видно, защиты ждет. Мол, она же мой подарок. Мой.
     А я о своем:
     - Откуда знаешь?
     - Не забыл кто я?
     - Ты для красного словца? Или впрямь рискнешь меня издать? Стихи-то не продаются.
     - Да?.. У Макара Вильденрейтера, к примеру, тиражи, как у сталинских поэтов.
     Слыша это ненавистное имя, я краснею и зачем-то кладу свою руку на ледяные пальцы шлюхи, - теребящие краешек салфетки (Она сидит между мной и Степаном). 
     - Молчишь? - достает меня Степан. - Можешь натворить лучше, чем он? Или, правильнее будет сказать, лучше, чем… для него? Часом не исписался?
     И отняв у шлюхи салфетку, он пытается стереть следы винегрета со своей ширинки. Не получается. В химчистку надо. Но - не психует. Всего-то пьет за мое здоровье.
     - Степ, кончай про стихи.
     - Окей, новорожденный, кончу. Но после тебя, - встает из-за стола, обминает плечи шлюхи, прекрасно понимающей, о чем речь, и по-барски напутствует:   
     - Мадам, будьте любезны, сопроводите поэта в рай.
     Женщина, исполнительно приподымается.
     Но тут встреваю я:
     - Спасибо, Степ, вы, как-нибудь без меня… там, в раю покувыркайтесь. А я посижу, выпью еще… тортика поем. Не, не… Не хочу.
     К несчастью, Степан со мной не спорил, не уговаривал. Лишь благодарно напомнил:
     - Ты свечи-то задуй, - и умыкнул шлюху в соседнюю комнату.
     А я… Я облегченно вздохнул - и принялся напиваться в стельку. Беспрестанно, вспоминая ту, ради которой я отказался от рая со шлюхой.
     Я вливал в себя рюмку за рюмкой, - строчка за строчкой, набирая СМС. СМС для любимой.
     Набрал. Отослал. Ответа не будет. Я знаю. Поэтому - я так упоительно жалею себя. Так смачно шмыгаю носом. Так жеманно сдерживаю навернувшиеся слезы. Мои пьяно-малодушные слезы. Перечитывая вслух свой очередной шедеврик.
     
Как живешь, внезапная подружка?
Я давно не слышал о тебе.
Бьется сердце сломанной игрушкой,
И скучает где-то там - на дне.
Женских плеч затрогал я немало;
Столько губ со зла зацеловал,
Не найдя такого одеяла,
Под которым я б не вспоминал -
Равнодушный взгляд своей подружки
И ее прохладные слова,
И волос подкрашенную стружку,
Что муаром падают со лба.
Я вернулся к брошенным шалавам,
К падшей жизни: пьяной и больной.
Я кую себе дурную славу,
И жалею, что - пока - живой…

     Пока я сижу и самозабвенно истязаю себя нечестной рифмой - последняя из брошенных мною шалав - честно стонет под моим дружелюбным Степаном. Вроде, действительно, - честно. Этого трудно ожидать от проститутки. Но я-то могу распознать, когда женщина имитирует оргазм. Даже - продажная.
     И со мной когда-то кончали проститутки. И не врали. И благодарили. И деньги возвращали.
     Не стоит верить женщинам, которые бахвалятся, что их имитация оргазма неотличима от настоящего. Еще как отличима… Хотя лично меня - трудно обмануть только визуально. На слух - я легко могу ошибиться…
     Как она взвизгнула! Будто, взаправду, кончила. Мычит чего-то, хрипит… 
     А Степка ей не верит. Ругается… О, разошелся…
     Как же я напился. Чую - отключаюсь. С минуты на минуту…
     И зачем я снова пишу Мире? Насрать ей на меня. Она своего… любит. Ей до пизды, как я скучаю… Какие я… как там у меня?… губы со зла зацеловал…
     Ебаная тьма! Год! Я не трахался целый год… Вдруг Мира обидится, что я ей изменяю?..

     - Дружище, - очумело выкатив глаза шепчет Степан. Ввалился ко мне без стука… Голый… - Послушай, дружище, она там… Задушил…
     - За что? - спрашиваю я - лишь бы что-нибудь спросить.   
     Степан выпивает из горла грамм двести джинна, тискает меня за плечо и смрадно нашептывает. Мне. На ухо. То, - что я не в силах сейчас осознать.
     - Понимаешь, дружище… Ты слышал, как она стонала? Я просил. Просил ее. Заткнись, говорю… Я доплачу. Только не притворяйся… А она, блядь, клянется, клянется мне, что не врет. Что с ней это в первый раз. Зачем? Зачем мне врать?! Кончаю, кричит! Я кончаю… И благодарит, представляешь? Спасибо, говорит. Спасибо, Степа! Не знаю как… Не знаю… Я ее подушкой накрыл. Чтоб не слышать. А она… Она не дышит.
     - Брось, - бессознательно успокаиваю я Степана. - Шлюхи живучие. Сейчас отдышится. Тебе показалось… Степа, это смешно. Издатель Степа не может задушить шлюху. Поэт может… Может - поэт! Посмотри на свои муаровые ладошки. Ты ж руку жмешь, как… папина дочка. Я вообще всегда думал, что ты, Степа - педераст… Пульс щупал?
     - Нет, - хватается за соломинку Степан и бежит к шлюхе.
     А мне - того и надо. Выпить надо. И забыть. Миру забыть. Миру!
     
     Невыносимо каждодневное общение с простыми людьми для того, кто знает иные миры.
     
     И я… Я снова облегченно, вздохнул, налил себе закрайный стакан водки, мысленно чокнулся с той, ради которой я отказался от рая со шлюхой, выпил до дна, вилкой отковырнул кусок торта, закусил им, - и, вскорости, умер.
     
     Как потом выяснилось, - очнулся я ровно на девятый день. После своей смерти. Не ожил. Именно - очнулся. Невероятно, но я как-то сразу понял - кто я. Я - призрак человека, которым был до того, как девять дней назад воткнул в торт роковую вилку.
     Как мне не жить дальше?!
     Хотя… Нет! Есть один вариант. Федор Сологуб как-то написал:
     «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее легенду, ибо я - поэт.»
     Занятие сие не ново. Но я, пожалуй, рискну притвориться неоригинальным. 
     Поэт - любимое, но позабытое дитя Господа…       
 
     Стало быть, - очнулся я в той же комнате, где и умер. В ней снова пьют. Справляют поминки. По мне…
     Нет. О поминках я рассказывать не буду. Слишком больно. Слишком - необъяснимо.
     Моя мама. Моя бедная мама. Отец… Дед. Младшая сестренка… Я не видел их четыре года. Они уехали на ПМЖ в Болгарию.
     Я так и не собрался к ним гости. А они ко мне. Теперь - поздно.
     Но в одном я уже счастливчик. Это они справляют по мне поминки. Не - я. По кому-нибудь из них. Я не знаю, как переживается… такое. Зато я знаю, что, когда умрут мои близкие, для меня в этом не будет ничего страшного. Я же - где-то - есть. Значит и все они - рано или поздно - где-то будут. Там я их и найду…
     Блядь! Не могу на них смотреть. Пойду я.
     Куда? Куда глаза глядят. Или… чем глядят призраки? Чем глядим… мы? Я ж, ебаная тьма, все вижу…
     Я не вижу только Дениса. Своего закадычного, голубого дружка. Он не мог не прийти. Должно быть, ушел до того, как я очнулся призраком.
     И еще: я съел бы маминых котлет. Из рубленных куриных грудок - вперемежку со слегка поджаренным беконом. Я-то сам ни черта готовить не умею…

     Спускаюсь во двор. Зима. Метель. Темнеет. Хожу вокруг заснеженных качелей. Не сразу замечая, что на них притулился голый, упитанный малыш. На вид - годика полтора. Златокудрый, крылатый, улыбчивый, с луком через плечо, колчан со стрелами. Вылитый Амур.   
     Не скрою, видеть живого Амура я не готов. Я пока не в курсе, умеют ли призраки сходить с ума. Будь я человеком, свалил бы на белую горячку. Но какая белая горячка - спустя девять дней после последней пьянки?
     Конечно, однажды, я до чего-то допился.
     Помнится, завис у одной сердечной подружки. Гужевались мы в комнате ее дочки, - уехавшей с отцом на море. На обоях, которыми были оклеены стены ее комнаты, красовались - белые-белые, пушистые-пушистые облачка. На синем-синем небе. И среди всей этой мультяшной благости - мы с моей сердечной подружкой трахались, как скоты. А когда не трахались - пили виски, ели «Птичье молоко» и тупо глазели на детские обои. Как-то я перебрал. И мне вдруг стало отчетливо видно, - как одно из облачков начинает мне подмигивать. Дразнится. Язык показывает. Долго. Настырно. Я еще тогда подумал: откуда у облака язык?.. Потом, это явно ненормальное облако, - начинает трястись, сопеть, негодовать. Может, думаю, зовет покататься? Я не соглашаюсь. Кто его знает, насколько опасно кататься на нарисованном облаке? Но, видимо, вскоре у него кончается терпение. Оно отваливается от обоев - и надвигается прямо на меня. Я поначалу жутко испугался. Потом - бояться мне наскучило. Уж очень неспешно это облако на меня надвигалось. Раздувалось только, раздувалось, - как гнойный прыщ, когда его выдавливают. Я его ждал, ждал. Даже припомнил что-то из поэмы Маяковского. «Облако в штанах». Затем сбился и уснул…
     А теперь еще Амур. Хотя… Если я - призрак, если я - существую, - вполне справедливо будет допустить, что существует и мальчик Амур…
     Но тут мне становится по-настоящему страшно. При жизни я не успел доиграть в компьютерную игру под названием «Зов Ктулху». Она сделана по мотивам произведений Лавкрафта. Ужасающее зрелище…
     Что же получается? Я - призрак. Малыш передо мной - не галлюцинация. Может, он и не Амур. Но все равно - нечисть какая-то. В лютый холод - голые младенцы не расхаживают по улице в одиночку. Да еще с обмундированием, - что выглядит неподъемным для взрослого мужика. Выходит, Лавкрафт мог ничего и не выдумать. И поблизости могут шнырять его несусветные монстры…
(С)   

[lonelywind]

Попытка

В три часа ночи в квартире пожилого профессора одного из московских университетов раздался телефонный звонок. С трудом оторвав голову от подушки, и еще толком не проснувшись, профессор где-то на пятом звонке поднял трубку и сиплым ото сна голосом поинтересовался:

– Кто это?
– Учитель, спасайтесь!!! – прямо в ухо громко зашептал ему чей-то взволнованный голос. – Они все-таки решились!!! Немедленно уезжайте, иначе завтра будет поздно. Только что принято решение… простите, не могу больше говорить. Удачи Вам и прощайте!!! – в трубке раздались короткие гудки.

На минуту профессор задумался о том, кто мог позвонить в столь поздний час, и не пьяная ли это шутка, но аналитический ум, которым восхищался весь мир, и в этот раз не дал сбоя.

«Боже мой, боже мой», – пробормотал он почти не слышно, – «значит, у них все гораздо хуже, чем я предполагал».

Ворочавшаяся рядом с профессором супруга сквозь сон недовольно пробормотала:

– Коля, кто это был?
– Лена, вставай немедленно, тебе нужно срочно уходить из дома!!! – не отвечая на последний вопрос, прервал он возмущенное бормотание жены. – Давай, давай, милая, одевайся и собирайся! Возьми только пару смен белья, документы и деньги.
– Коля, что происходит?!! Куда уходить?!! Объяснись!!! – запричитала Елена Степановна вслед уходящему в свой кабинет мужу, но, тем не менее, начала довольно сноровисто одеваться.

Внезапное пробуждение и непонимание ситуации настолько выбило ее из колеи, что она даже не обратила внимания на то, что супруг, говоря об уходе из квартиры, имел в виду только ее.

Быстро одевшись, как будто к этим ночным сборам она готовилась всю свою жизнь, женщина собрала спортивную сумку и, быстрым шагом пройдя в кабинет мужа, замерла на пороге.

Николай Петрович никуда не собирался. Сидя за рабочим столом, в одной лишь пижаме, он пытался дозвониться со стационарного телефона до своих сыновей, учащихся Новосибирского университета. Но женский голос постоянно сообщал о перегрузке направления. Сотовый валялся на столе и, судя по всему, тоже был отключен.

Профессор аккуратно положил трубку телефона на аппарат и нервным движением взлохматил остатки когда-то пышной шевелюры. Затем он поднял глаза на стоящую в дверном проеме жену и тихо, но твердо сказал:

– Лена. Чего ты ждешь? Быстро уезжай из города, а лучше из страны. Пробирайся в Белоруссию, туда, судя по всему, скоро наплыв беженцев начнется, с ними и пройдешь.

И, предвосхищая вопрос жены, добавил:

– Я остаюсь здесь, и не спорь. Если мы уйдем из дома вместе, то искать нас будут очень интенсивно.
– Коля, Коленька, что случилось? Почему нам надо бежать? От кого? – несмотря на судорожные рыдания, на одном дыхании проговорила супруга. – Я никуда без тебя не поеду!
– Поедешь, Лена, поедешь, – профессор вышел из-за стола и подошел к жене. – Так надо, родная. Я уже не жилец, а ты… ты еще, может быть, и вырвешься. Так что не спорь со мной. Сейчас ты выйдешь из дома, поймаешь машину понеприметней и поедешь из города как можно дальше. Задача у тебя хоть и сложная, но выполнимая, если, конечно, не будешь паниковать. Тебе необходимо попасть в Белоруссию, к нашим знакомым Севостьяновым, там ты будешь в безопасности. Денег должно хватить. Кредитками не пользуйся, а лучше оставь здесь – черт его знает, может, там чипы, какие-нибудь вставлены. Сотовый тоже оставь, на месте новый купишь.

Он нежно провел морщинистой, но еще сильной рукой по щеке жены и поцеловал ее в губы. Затем легко подтолкнул жену в сторону прихожей.

– Давай, давай, лапочка, я тоже постараюсь выбраться отсюда живым и здоровым, но главное, чтобы ты спаслась.

Открыв входную дверь, он в последний раз поцеловал супругу горьким прощальным поцелуем и практически вытолкнул ее на лестничную площадку. После чего закрыл дверь и прислонился спиной к косяку.

«Только бы успела, только бы смогла», - думал он, но тут его мысли переключились на сыновей, – «Пашка после завтрашнего выступления должен сообразить, что делать, да и товарищи не дадут его арестовать за здорово живешь. Главное, чтобы Леша был рядом с ним, а то ведь небось опять загулял с девчатами, и не найдешь его просто, сессия-то закончилась».

В этот момент Николай Петрович, историк, любимец тысяч студентов, в свое время учившихся у него, и для многих ставший своего рода Гуру, чувствовал себя гораздо старше своих шестидесяти шести лет. На него накатила слабость столетнего старика, но как только он вспомнил о деле, которое необходимо было сделать уже давно, а он все откладывал, слабость тут же отпустила.

«Ничего, ничего, все, что нужно делать, я знаю, а перекинуть свои мысли на бумагу – дело пары часов», – думал он, проходя на кухню, чтобы заварить себе крепкий чай.

Вскоре, закутавшись в клетчатый плед, профессор сидел в своем любимом старом кожаном кресле и, прихлебывая крепкий чай, мелким почерком писал письмо. Через пару часов, когда солнце уже вовсю заглядывало в окна, он закончил свой труд, уместившийся на десяти листах стандартной офисной бумаги и, аккуратно сложив их, засунул в обыкновенный почтовый конверт. Написав данные адресата, Николай Петрович произвел некоторые манипуляции с конвертом, затем посмотрел на стоящие в углу напольные часы (точную копию Спасской башни и со знакомым всем боем, правда, давно не работающим). Время хоть и было относительно раннее, но, тем не менее, судя по поступившей в три утра информации, поджимало.

Вздохнув и с трудом подняв затекшее от долгого сидения в одной позе тело, он прошел в спальню, накинул халат и вышел из квартиры. Затем, стараясь не шуметь, он пешком преодолел два этажа и негромко постучал в хорошо знакомую ему дверь.

Открыл ему высокий парень лет тридцати и довольно крепкого телосложения, одетый в спортивный костюм, и с мокрой после душа головой. Увидев Николая Петровича, он широко улыбнулся и, ни слова не говоря, сделал тому приглашающий жест рукой.

– Не разбудил, Семен? – чуть виновато спросил профессор, проходя в квартиру.
– Да что вы, Николай Петрович, какой сон. Я хоть и выходной сегодня, но утренний бег – это святое. Чай с бутербродами будете? – весело сказал хозяин и, проводив гостя на кухню, посадил его за стол.
– Нет, нет, Сема, благодарю, я к тебе с просьбой, так сказать. Ты сядь, пожалуйста, и послушай меня, – попросил профессор и, подождав, когда тот присядет на табурет, продолжил. – Ты взглядов своих не переменил за последнее время?
– Да как тут их переменишь-то? Хотел бы, очень хотел бы, да, к сожалению, не могу. Сами видите, что в стране творится.
– То, что творилось до сегодняшнего дня, это, Семен, еще цветочки. А могут начаться и ягодки. Да такие, что не приведи Господь.
– Не понял, – помрачнел парень.
– Если что произойдет, ты и сам узнаешь, все узнают, вся страна, да и мир тоже. Но я надеюсь, что это была просто глупая шутка, – последнюю фразу Николай Петрович произнес себе под нос, и продолжил. – Вот тебе письмо, если на днях со мной что-нибудь произойдет, передашь его адресату. Только, дело это срочное и опасное, может быть даже смертельное, так что перед тем, как соглашаться, хорошенько подумай.

– Да вы можете объяснить, что произойдет сегодня? Или хотя бы сказать, что в конверте?
– В конверте программа действий Партии, на ближайший период, в случае возникновения такой необходимости. А то, что произойдет сегодня… в общем, ситуация такая. Выборы у нас через пару месяцев, и по всем независимым опросам в стране лидируют коммунисты. Правящей партии никто уже давно не верит, хотя по официальным рейтингам она у нас впереди планеты всей, – профессор нервно усмехнулся. – Так вот, выхода у них кроме как сдать свои позиции нет, вернее, не было. Ты помнишь, как на этом дурацком конкурсе «Имя России» победил И. В. Сталин, и что случилось потом?

Когда власть объявила, что результаты народного голосования были якобы подтасованы, и этим в очередной раз показала, что способна только на ложь и не приемлет никакого диалога с народом. Народа для них нет. Есть «электорат» (ненавижу эту иностранщину), который они хотят превратить в тупых рабов, и мы видим, как это происходит. Реформа образования, телевизионное зомбирование. Непонятные люди из окружения президента, разглагольствующие о неправильном народе. Всенародные поминки убийц чуть ли не одной трети граждан нашей страны, и названия в их честь учебных заведений, библиотек, а также установка памятников. Плюс возможность выбирать в «мэры», «пэры», тьфу, ты, – совсем не по-профессорски выругался Николай Петрович, – восемнадцатилетних юнцов, за которыми ясно вырисовываются их коррумпированные покровители. Ну да ладно, это лишь эпизоды общей внутренней политики.

Так вот, в последнее время мы с товарищами просчитывали варианты того, что случится в случае победы на выборах коммунистов, и пришли к неутешительному выводу, что будет очередная подтасовка результатов или объявление выборов несостоявшимися. Но в свете событий последних лет, население нашей родины, особенно титульной, русской национальности, все с большим неприятием относится к поведению правящей партии. Возьмем, в частности, ст. 282 УК РФ, по которой слово «русский» практически становится уголовно преследуемым.

В результате этих действий властей у нас запросто может начаться всенародный бунт и последствия его, дорогой Семен, неизвестны ни им, ни нам. Поэтому сегодня мне сообщили, что возможно будет объявлено, что все коммунисты, а особенно так называемые «сталинисты», будут приравнены к экстремистам, желающим насильственным путем захватить власть в стране и уничтожить все завоевания демократии.

После этого выступления, в целях предотвращения несанкционированных выступлений, подготовки организации терактов против первых лиц государства, и даже вооруженного мятежа, всех самых активных членов и просто здравомыслящих людей, видящих, куда катится страна, просто ликвидируют. И, естественно, на выборах победят те, кому надо.

– А как же весь, так называемый, свободный и демократический мир? – засомневался Семен.
– А мир, мой дорогой сосед, будет рукоплескать победителям, радуясь, что, наконец-то, у нас с «красной заразой» покончено навсегда. Ну, а после победы демократии, Советский союз быстренько сравнят с гитлеровской Германией, Сталина с Гитлером, коммунизм с фашизмом. И великий, как говорят сейчас, «распил» России пойдет с еще более небывалым размахом. Подтянутся все «пострадавшие» за компенсациями от Советской оккупации и тоже будут уделять проценты от выделенных им денег.

Армия, благодаря всем этим реформам по сокращению, будет просто растоптана приглашенными силами НАТО, особенно будут стараться все эти бывшие союзные республики и страны Восточной Европы. А если никого не найдется для пресечения поругания страны, то в случае их победы, больше никто, по крайней мере, в ближайшем будущем, не сможет выкрикнуть с большой трибуны лозунг: «Вся власть народу и трудящимся», так как все настоящие патриоты будут вне закона и жизни.

– Вот такие пироги с ягодками получаются у нас, – тяжело вздохнув, закончил профессор свой монолог.
– Такого не может быть! – выдохнул Семен. – Просто не может быть!!!
– Эх, молодежь, молодежь, – покачал головой профессор. – Историю своего государства надобно знать на ять. Все это уже было: и интервенция в Гражданскую, и расстрелы народа при Николае II, и многое другое, но все заканчивались бунтами, народным ополчением, революциями, наконец. Политические сценарии развития истории давно апробированы, и ничего, к сожалению нового, а может и к счастью, не придумано.

Семен потрясенно молчал, потом налил стакан воды и подал профессору.

– Спасибо, – поблагодарил тот хозяина и снова спросил: – Так как, возьмешься передать конверт?
– Возьмусь, – твердо ответил Семен.
– Тогда запомни, тот, к кому ты идешь, еще сможет все изменить, у него есть и влияние, и преданные люди, но еще больше людей преданны тем идеям, которые он провозглашает и которых придерживается, так что все зависит от тебя. Он давно ждал от меня этого письма, но я, как видишь, не успел, старый дурак, – профессор со злостью стукнул себя по коленке. – Конверт запечатан особым способом, он поймет, что это не подделка. Ну, и главное, как его найти…, – тут Николай Петрович наклонился к хозяину квартиры и повторил несколько инструкции. Успокоился, он только, когда убедился, что Семен запомнил все правильно.

– Ну что же, тогда мне пора идти готовиться, так сказать, на голгофу, – с усмешкой пробормотал под нос, по стариковской привычке, профессор. – Один раз Христа я пережил, а во второй раз, видать, не судьба. Ну, может, оно и к лучшему, все-таки пуля гуманней будет, чем рак.

Увидев, что Семен потрясенно смотрит на него, он махнул рукой (мол, не обращай внимания). Затем они обнялись, и профессор так же незаметно, как и пришел, спустился к себе в квартиру.

Включив телевизор, он, в ожидании новостей, бродил по квартире, рассеяно трогая корешки любимых книг на полках многочисленных шкафов и подслеповато щурясь, прощаясь, рассматривал висящие на стенах семейные фотографии.

Когда началось экстренное выступление президента, он был готов к звонку в дверь, и тот не заставил себя долго ждать…

* * *
К 12 часам дня кровь на пешеходной дорожке уже смыли расторопные дворники-гастарбайтеры, но у Семена до сих пор перед глазами стояла страшная картина этого солнечного утра.

Он видел, как двое здоровенных детин в черной форме и масках на лицах выволокли из подъезда профессора с окровавленным лицом. Потом бросили его на асфальт и разошлись в стороны, передергивая затворы автоматов. Следом за ними из подъезда вышел третий, видимо, главный. Закурив сигарету, он наблюдал за тем, как Николай Петрович медленно поднялся и, видимо, ничего не видя, растерянно крутил головой, пытаясь придти в себя.

Убедившись, что жертва довольно твердо стоит на ногах, старший выкрикнул какую-то команду и, видя, что профессор не реагирует, с силой толкнул его в спину. Профессор по инерции пробежал несколько шагов вперед и был отброшен еще дальше автоматной очередью в спину.

После этого старший подошел к неподвижно лежащему на асфальте телу и, вытащив из кобуры пистолет, произвел контрольный выстрел в голову. Тут же подъехала (видимо стоящая неподалеку) труповозка. Выскочившие из нее сноровистые ребята в грязных белых халатах засунули тело профессора в пластиковый мешок, застегнули молнию и закинули в чрево автомобиля.

Палачи в это время давали подписывать сидевшим на лавочке возле дома напротив старушкам какие-то бумаги, а те, пораженные жутким зрелищем, со страхом глядели на «просителей», и, не читая, ставили свои подписи.

Все это Семен наблюдал из окна четвертого этажа, стоя за занавеской, но не из-за страха, а из-за обещания, данного Николаю Петровичу.

Сейчас он неумело зашивал подкладку летней куртки, под которую спрятал заветный конверт. По телевизору, без передышки и рекламных пауз, крутили речь президента, и если бы Николай Петрович был жив, то он бы рассказал Семену, что вся она практически соткана из речи Хрущева 1956 года, но не по сути, а по стилистике и подмене правых на виноватых.

«Красно-коричневая чума… подрыв основ демократии и попытки возрождения ужасов тоталитаризма… перестройка сознания… свобода, свобода… 20 лет новой России… не допустить… свобода… рыночная экономика… сохранить завоевания демократии», – эти фразы красной нитью проходили через речь президента.

Выступление Гаранта длилось около двух часов, а потом пошли комментарии депутатами всевозможных фракций, а также главами иностранных государств и их представителей.

Как и предсказывал Николай Петрович, все они, как единое целое, приветствовали решение президента о принятии превентивных мер по сохранению стабильности в стране, заодно и внося свои предложения по запрещению, вплоть до уголовной ответственности, советской символики и всего, что связано с Советским союзом.

Затем начались новости, по которым, новоявленные генералы полиции, отрабатывающие прохождение аттестации, бодро, тряся тройными подбородками, докладывали о разгоне несанкционированных митингов и задержании зачинщиков «красно-фашистской банды».

– Суки, суки, суки, – процедил Семен и, больше не в силах слушать этот шакалий вой, выключил телевизор и, накинув куртку, вышел из дома.

Недалеко от подъезда, тревожно переговариваясь, сгрудились жильцы дома и обсуждали сегодняшние события.

– Господи, демократы коммунистов убивают!!! – проходя мимо, услышал Семен голос какой-то старушки. – Это только при фашистах во время оккупации происходило.
– А сейчас что? Не оккупация, что ли? Нас уже давно Запад захватил, тихой сапой, суки, Сталина на них нет!!! – сплюнул мужчина вполне интеллигентного вида и подозрительно посмотрел на чуть притормозившего Семена.

От этих слов парень лишь усмехнулся и, ускоряя шаг, вышел со двора, навстречу неизвестности…

ДЕСТАЛИНИЗАЦИЯ ПРОДОЛЖАЛАСЬ.

Карл энд Сон©

[Gorizont]

Копипасты?
Если честно - не стал читать, но если это - ВАШЕ!!! То обязательно, всенепременно,обязательно и с полной ответственностью прочту,   и дам рецензию под присягой быть непредвзятым (вру) собеседником.

[lonelywind]

Копипасты?
Если честно - не стал читать, но если это - ВАШЕ!!! То обязательно, всенепременно,обязательно и с полной ответственностью прочту,   и дам рецензию под присягой быть непредвзятым (вру) собеседником.

Выкладываюцца креативы разных авторов... но если нужны мои... могу выложить !

[Sirena]

Свои. Плиз. Интересно.

[lonelywind]

ОН

Он стоял и вдыхал весенние запахи полной грудью… этот цвет! Это буйство красок словно вдыхало в него жизнь! Сверкающее солнце необратимо катилось к зениту. «Это рай» - думал он – «И нигде не может быть лучше!»

Но вдруг в глазах начинает темнеть… что случилось?

И вот он уже стоит перед неприступными скалами и с неимоверной высоты низвергается водопад, впечатляющий своими размерами! Небольшое озерко с огромной воронкой, не могущее наполниться огромным потоком воды несущейся вниз… И дикие отвесные стены неизвестных ему гор завораживают своей независимостью!

Его опять начинает нести, куда то во внутрь себя и не успевает испугаться…

Он закрывает глаза рукой… всё потемнело  от взвившегося на дыбы песка… Песчаная буря почти скрывает барханы и чуть пробивающееся солнце… Задыхается и падает на колени… нет! Он не может здесь погибнуть!

Возникло уже знакомое чувство… его затягивает невидимая сила… и это уже начинает ему нравиться…

Где я? Не может быть! Это не наша планета! Иссиня-черная степь с небольшой не менее синей травой… Движение почти за горизонтом… Нечто похожее на стремительное облако приближалось… Какая красота! Я такого больше нигде не видел! Точеные черты лица и одновременно мягкие и глаза… это бездна, а не глаза…

Голос с небес его выдернул из миров и заставил сощуриться…
- Молодой человек! Галерея закрывается!
«Черт! Опять она! Зачем она делает это каждый раз?»
Он уныло поплёлся к выходу.

Выключая везде свет, вахтёрша думала – «Ну что за люди? Стоят по два часа возле этих… с позволения сказать… картин… Не понимаю я их! На что там смотреть? Одно слово – абстракционисты!»

© LonelyWind

[lonelywind]

Пузыри

Дородная дама далеко забальзаковского возраста, в тёмно-коричневом пальто с облезлым меховым воротником а-ля шанхайский барс и стригущий лишай, раздражённо махнула рукой и радужный мыльный пузырь, который так неосторожно позволил себе приблизиться на опасно близкое расстояние, лопнул. Дама недовольно посмотрела на источник безобразия. Им оказался мальчишка лет десяти который не обращая ни на кого внимания, самозабвенно выдувал пузыри в непосредственной близости от прилавка с чайниками к которому стремилась дама.

- Мальчик! Иди пускать пузыри в другое место! – визгливо потребовала потенциальная покупательница электрических чайников. – Безобразие! Куда только родители смотрят! Сначала нарожают, а потом бросают в магазинах где придется и из них потом ворьё и алкаши вырастают!

Даже не взглянув на обладательницу плешивого воротника, мальчонка сделал пару маленьких шагов в сторону и продолжил своё увлекательное занятие. Пузыри у него получались замечательные. Большие, переливающиеся всеми цветами радуги и долго не лопающие.
Дама пробормотала себе под нос ещё пару сентенций по поводу потерянного поколения и, наконец, перенесла взгляд своих водянистых гляделок на следующую жертву своего внимания.

Продавец, прыщавый молодой парень с печатью тотального пофигизма на лице, обречённо вздохнул – он уже предчувствовал всю прелесть общения с этим воплощением порядка и дисциплины.

- Послушайте… – дама пошамкала ртом, видимо подыскивая достаточно гуманную форму обращения к этому низшему существу с той стороны прилавка, но ничего цензурного не придумала и просто ткнула пальцем за спину парня и потребовала – Покажите вот этот чайник!
Парень секунду подождал, потом медленно развернулся и глядел ряды полок, на которых стояла добрых полторы сотни представителей семейства чайников электрических обыкновенных.
- Какой именно? – лениво процедил парень, даже не глядя на даму.
- Вы, что слепой!? – взвизгнула дама, почуявшая наезд на её право потребителя и женщины. – Я же вам показал пальцем!

- Пальцем показывать не прилично – тихо пробормотал парень и взял первый попавшийся под руку агрегат.
- Вы издеваетесь!!? – ещё подняв на несколько тонов свой визгливый голос, дама до предела выпучила глаза и ещё раз ткнула указующим перстом в ряды бытовых приборов. Жест пропал зря, потому что продавец даже не оглянулся. Неторопливо водрузив первый чайник на своё место, парень потянулся за другим
- Это вы издеваетесь – тихонько бормотал он себе под нос – Цвет хоть бы назовите! Белый?
- Если вы считаете белым цвет своей рубашки, то нет! – дама влупила заряд ехидной картечи прямо в позвоночник продавцу. – Это скорее грязно белый или нестиранный белый!
- Возьмите тогда коричневый! – парень небрежно стряхнул прилипшие картечины и даже не изменился в голосе. – Самый раз под цвет ваших зубов…
- Всяко не в бордовую крапинку как ваше лицо! – моментально отозвалась дама. – Чёрный давай! Да не этот! Правее… Выше… левее, то есть правее… Вот этот!
Искомый агрегат наконец оказался на прилавке, а оппоненты обменялись злобными взглядами. Дама начала вертеть чайник в руках заглядывая ему и в глотку и в нижнюю часть, тихо что-то бормотать и делать вид, что в состоянии прочитать расплывчатые иероглифы. Парень с тоской смотрел на эти бесполезные манипуляции, а потом выпалил:
- Девушки нет, вот они и не выводятся!
Дама подняла на парня удивлённый взгляд и потрясённо спросила:
- Кто не выводится!?
- Прыщи!!! – в отчаянии простонал парень.
Дама ещё несколько мгновений растерянно молчала, а потом тяжело вздохнула и махнула рукой:
- Молодой ещё! Будет у тебя ещё девки и много будет.
- Да кому я нужен!? – выпалил парень – Рожей не вышел, денег – кот больше наплачет, квартиры и машины нет…
- А я уже два года без мужика! – решительно прервала дама стенания парня. - Как муженек слёг с инсультом, так и не было. А с моим возрастом и не будет уже никогда…
Теперь парень замер с открытым от удивлением ртом.
- Да ладно уж, чё там… - дама поставила чайник на прилавок. – Этот возьму.
- Не надо! – парень оправился от шока и решительно схватил бытовой прибор. Но дама, как будто ждала подвоха и тут же вцепилась в несчастный агрегат со своей стороны.
- Это почему же то!!?
- Дерьмо это!
- Как это? – от неожиданности она даже разжала руки и парень быстренько сунул неудачника на своё место.
- Это даже не Китай. Вообще левый агрегат, а сертификат поддельный.
Дама не поверила своим ушам и судорожно сглотнув дрожащим пальцем ткнула в другой чайник.
- А этот?
В этот раз парень чётко определил цель:
- Сгорит через неделю!
- А этот?
- Вода будет химией пахнуть!
- Этот?
- Провода гнилые!
- Этот?
- Протекает!
Дама потрясённо замолчала. Не ожидала она такой откровенности.
- Возьмите этот – парень нырнул под прилавок и достал нечто не очень презентабельное.
- Да он страшней, чем мой облезший воротник! – возмутилась дама.
- Зато дешевый и будет работать долго! – горячо проговорил парень и вдруг резко изменился в лице.
Приклеив на лицо судорожно вежливую гримасу к прилавку, припрыгивая от распиравшего его чувства гнева, мчался старший менеджер.
- Что ж ты творишь, недоумок!!? – зашипел он на продавца – Мы так никогда ничего не продадим, если ты всяким идиотам будешь правду рассказывать!!!
- А надоело! – хотя немного робко, но запальчиво возразил парнишка. – Надоело врать!
- Ах, тебе надоело!? А ты думаешь, мне не надоело!? – манагер аж пританцовывал у прилавка. – Думаешь я врать люблю!? Да мне это обрыдло уже всё!!! Товар – дерьмо! Продавцы ленивые! Уборщица лишний раз тряпку не выжмет. Пьяные грузчики роняют коробки на разгрузке. Зам директора своёго плямяша по блату завскладом устроил, а он ворует! А я потом недостачу должен расписывать по всем остальным!!! Мне это ОБРЫДЛО!!!
Рядом с прилавком потихоньку начали задерживаться удивлённые люди. А старший менеджер уже распалился настолько, что буквально кричал:
- Это что!? Чайник? Убери это убожество! Мадам! Я вам сейчас принесу настоящий немецкий чайник в дизайнерском исполнении и продам по цене отечественно брака. А разницу повешу на этого алкаша и ворюгу завскладом!!!
- Да ну, что вы! Не стоит! – мадам даже ухватила менеджера за рукав, дабы он не убежал за чудо-чайником. – Ну и зачем мне в не ремонтированной пятнадцать лет хрущёвской кухоньке дизайнерский чайник? Это я ж просто так к продавцу цеплялась. Хоть здесь пообщаться, а то и поговорить то мне не с кем…

- Тем более, мадам! – развернувшись к обалдевшему продавцу, старший менеджер решительно рубанул воздух рукой. – Весь брак на склад! Теперь будем продавать только качественный продукт! Надоело врать!!!
- И мне надоело!
Увлёкшиеся своим разговором троица и не заметила, что их уже окружила плотная и многочисленная толпа людей.
- И мне надоело! – это басил невесть откуда взявшийся здесь толстый ГАИшник.- Надоело взятки брать! За человека ведь не считают! И правильно делают. Все берут и начальник мой то же берёт! Совесть водкой заливаю до потери сознания! А поговорить то и не с кем…
Одобрительный гул прокатился по толпе людей.
- А врачи, что лучше? – выкрикнул интеллигентного вида мужчина. – Я врач, я знаю! Вместо того, что бы лечить людей мы специально их гоняем из кабинета в кабинет, чтобы заставить пациентов, как можно больше денег оставить в больнице… Надоело лицемерие!
- А я пью в одиночку…
-А я …
Толпа людей волновалась и шумела…

Маленький мальчик выдул последний мыльный пузырь и тщательно закрыв баночку с раствором сунул её в карман курточки.
«А ведь действительно! – улыбнулся мальчонка – Если добавлять эликсир Правды – то пузыри дольше не лопаются!»
Он оглянулся по сторонам и направился в сторону косметического отдела…
«А завтра экскурсия в Кремль – подумал мальчонка - надо будет и там пузыри попускать…»

© Laputa